Как молоды мы были: «Никаких должностей моё «нахчыванское происхождение» не принесло»

Редакция Vesti.Az продолжает вести рубрику «Как молоды мы были», в рамках которой сделан экскурс в раннюю молодость известных нам людей.

Гостями рубрики становятся писатели, поэты, люди искусства, политики и спортсмены. Одним словом, люди, которых мы хорошо знаем, уважаем и любим. Как прошла молодость? Какие мгновения были яркими? Какой след оставила первая любовь? Ответы на эти и другие вопросы, связанные с молодостью, вы узнаете от этих людей.

Сегодня в гостях у рубрики известный политолог, журналист-международник Расим Агаев.

От автора: Беседа в рамках проекта «Как молоды мы были», изложение которой вы видите, может удивить отсутствием вопросов с моей стороны. Конечно же, они были: какие яркие эпизоды детства мой собеседник помнит, какие приключения у него были в школе, когда встретил свою первую любовь, кто повлиял на выбор его профессии, кто помогал, направлял и пр. Однако набрав полученный материал, я решил разбить его подзаголовками, а рабочие вопросы, мешавшие цельному восприятию рассказа моего визави, убрать. Остается добавить, что, к моему большому сожалению, из-за ограниченной площади «за бортом» интервью осталось много интересных воспоминаний Расима Гусейновича.

Родиться в нужном месте

…Вы, конечно, очень удивитесь, но родился я не где-нибудь, а в Нахчыване. И не в каком-нибудь Шахбузе, а в самом эпицентре автономии, в двух шагах от обкома партии, где располагался дом генпрокурора автономной республики Гусейна Агаева, третьим сыном которого я стал. И день был вполне подходящий – 18 марта – День Парижской коммуны, как-никак международный праздник. Пожалуй, не повезло с годом – 1940-ой - вскоре началась война. Впрочем, с таким же успехом я мог стать шушинцем или кубинцем. Почему – узнаете дальше.

…Нахчыванцы, надо сказать, надолго запомнили молодого прокурора. И как не запомнить, если он не прощал расхитителей социалистической собственности, не уставал отлавливать сонмища контрабандистов, шастающих через границу и дезертиров, не желавших идти защищать социалистическую родину. Большевистская принципиальность отца имела довольно печальные последствия – однажды меня домашние обнаружили весело лопочущим у самого края колодца. Очень возможно, что я сам незаметно выбрался из дома. Однако, наученная горьким опытом мама придерживалась иного мнения. «Враги!- заключила она.- В лучшем случае интриганы-недоброжелатели». Коими, как она считала, кишел будущий поставщик народофронтовских кадров. Основания для таких суждений у неё имелись, и немалые. Карьера ее мужа когда-то началась в Астрахани с командования ротой турецкого батальона, потому как Гусейн Агаев был выходцем из Эрзерума. Все бы ничего, да другим – тюркским батальном командовал некий «Дели Сеид», настоящее имя которого было Мир-Джафар Багиров. Вот и стал он гонять бывшего турецкого командира по азербайджанским городам и весям. Вожди, как известно, не жалуют тех, кто знавал их в прошлом, когда они имели кликухи. Так что количество моих братьев и сестер – семь душ - точно соответствовало числу районов, в которых пришлось пожить нашей семье плюс Баку, где молодому красноармейцу, только что прибывшему из Астрахани, приглянулась дочь местного купца Мустафы Агабекова, расстрелянного в первые же дни советизации.

Другое, столь же яркое воспоминание нахчыванских дней – я задыхаюсь от кашля. «Коклюш»,- ставит диагноз доктор Фельдман, который колесит с отцом по дорогам Азербайджана со времен Астрахани.- «Везите в Батабат. Если что и может его спасти, то горный воздух». Чистого, хрустального воздуха, которым накачали мои легкие в горах Батабата, хватило на всю жизнь…

Эта волшебная, чудесная «Кубинка»

Тот маршрут я помню до сих пор: мы с мамой рано утром покидаем дом на улице Мирза Фатали, заворачиваем на Шахскую, оттуда на Чадровую, и внизу, там, где сейчас стоит памятник Физули, садимся на трамвай, который со звоном несется к «Кубинке» - кварталу тесно сгрудившихся мазанок, ларьков, лотков и подозрительных типов, объясняющихся с нами кивком головы или многозначительным помаргиванием. Они торгуют калошами, сапогами, солдатскими шинелями, рисом, мукой и бог знает еще чем. Выкупают драгоценности, ковры, хорошую одежду, хлебные талоны, облигации госзайма. Маму интересует провизия, поскольку отца еще долго не принимает на работу «четырехглазый», как называют Мирджафара Багирова, - так долго, что содержимое ее бездонного сундука тает на глазах. Этот маршрут прервался неожиданно и традиционным для нашей семьи образом. Однажды отец погрузил всех нас в «полуторку» и повез к месту своего очередного назначения – в Сумгайыт. Никаких химических и металлургических гигантов в ту пору в этом городишке еще не собирались строить. Зато воров и «домушников» было - пруд пруди. С одним из них я познакомился при следующих обстоятельствах. Мама уложила нас спать и отправилась в магазин. Только скрылась за дверью, я кинулся в столовую заняться любимым делом – взобравшись на подоконник, ждать, когда из-за угла появится моя мама. К моему удивлению, в столовой какой-то парень заинтересованно копался в комоде. Увидев меня, он нахмурился, потом подмигнул и мгновенно выскочил в окно – и был таков. Я не успел даже испугаться, что дало повод сестрам утверждать, что все это мне приснилось. Но это была явь – я до сих пор помню веснушчатое лицо русского паренька, как он вспрыгивает на подоконник, предварительно прихватив что-то из комода…

На том и закончилась сумгайытская жизнь, отец вскоре посадил нас в грузовик и мы перебрались в Бинагади. Тут мне с чего-то захотелось тендырного хлеба. Не «кирпичика», который отпускали в магазине по талонам, а круглого, вкусно пахучего, такого, какой присылала нам тетя Гемер из Евлаха – единственная сестра мамы. Вот я и пристал к ней: «Испеки мне тендир-чурек». Оказалось, просьба невыполнима, потому как нет муки. «Так спеки из глины! Вон ее сколько во дворе!» «Не торопись, сынок, если так пойдет и дальше, наверняка, придется воспользоваться твоим советом», - ответствовала острая на язык мама.
Дни в Кировском кончились тем же, что и в других краях – мы опять мчались ночью куда-то в машине. А проснулись – вот чудо – кругом море. Что это – уж не на острове ли мы? Так оно и было – нас выгрузили в центре острова Артема, нынешнего Пираллахи. Впрочем, его и в древности так называли.

Бег с препятствиями… через пролив

…Мы поселились в 3-комнатной квартире одной из трех кирпичных трехэтажек, построенных немецкими военнопленными и называемых ИТР-овскими. То есть дома для инженерно-технического персонала. И тут нам несказанно повезло – кончилась война. Мы об этом узнали рано утром из репродуктора, свисавшего с потолка: «Победа!» - объявил металлическим басом Левитан, которого, если верить артемовским пацанам, собирался лично повесить Гитлер исключительно из-за его потрясающего голоса. СССР разгромил фашистскую Германию! Весь народ высыпал на улицы, плача и смеясь одновременно. Салют! Небо расцвечено тысячами ракет! Красная армия разгромила фрицев! Салют! Все обнимаются, угощают друг друга самогоном, и милиционер Захар – в единственном числе отвечавший за порядок и безопасность на всем острове, делает вид, что народ пьет шампанское. Салют! Как тут уснуть, мам?!

А меня ждала еще одна, не меньшая радость: с фронта – прямо из Берлина вернулся мой дядя по матери – двухметровый красавец, вся грудь в орденах, поигрывающий тросточкой. Из-за этой трости все пацаны гурьбой носились за ним: чиркнет незаметно он пальцем по ручке и трость, в которую была вмонтирована зажигалка, изрыгает огонь!

…Тут вскоре пришло время идти в школу. Эту миссию взял на себя старший брат Чингиз, второкурсник знаменитого АЗИИ (нынешней Нефтяной академии).
Перед школой № 186 выстроились две колонны первоклашек - в русский сектор и азербайджанский. Брат посчитал, что мне лучше стать русскоязычным, и я ему за это искренне благодарен, хотя порядки в школе были не то, что сейчас: опоздал на урок – наказание, получил кол – быть скандалу, затаскают по собраниям, прогулял – веди родителя. А как тут не гулять, коли море в десяти шагах, а если взобраться на школьную крышу – весь остров как на ладони. Однажды взобрались, да так залюбовались, что не заметили, как пожарник задраил люк над лестницей. Выход из ситуации нашел мой дружок Алик Акинин, предложивший спуститься с крыши по канату, который он тут же подобрал где-то в темноте. Думаю, что этот акробатический этюд удался бы только самому Алику, воображавшему себя Тарзаном. Короче, стоило ему повиснуть над карнизом, как снизу раздался истошный крик директрисы, завершившийся вечером мрачным взглядом отца, в котором без слова выражалась полнейшая безнадежность относительно моего будущего.
Запомнилась и зима 1949 года, когда Баку и остров занесло надолго снегом, а пролив покрылся толстым слоем льда, что подвигло Алика и меня повторить арктический подвиг челюскинцев. Однако пока мы мастерили из досок лыжи, военные подогнали к берегу орудия и стали палить, что есть мочи по заливу. И на наших глазах чудесный ледяной покров превратился в жижу. По счастью, из Астрахани по морю пригнали лес, который занял, пожалуй, весь пролив. И у нас появилась новая забава – кто дальше пробежит по бревнам. Один из нас – Валик Коньков – умудрялся добежать до середины пролива. Вот рассказываю о наших пробежках с препятствиями и дрожь по телу, а тогда ничего прекраснее не было на свете. И как это бревна не смыкались над моей головой, когда я нет-нет, да оступался?

От первой любви до первого вещдока

Первая любовь явилась в 5-м классе. Я сидел и все четыре урока подряд глазел на свою учительницу – Вера Федоровну. Как я сейчас понимаю, эта была дама с достаточно пышными формами, чернобровая, светлая, румяная казачка - писаная красавица. Итогом этого влечения явилось то, что я еще долго не обращал внимание на сверстниц – предметом моего обожания всегда оставались великовозрастные дамы… А для сверстниц я придумал некую эпатажную концепцию о любви. «Жениться следует строго по расчету, поскольку семейная жизнь неизбежно приводит к разочарованию - таков закон бытия, - напускал туману я.- Помните поэта: «Любовная лодка разбилась о быт». Расчет, осознанность выбора хороши тем, что сохраняется шанс, что когда-нибудь вы еще можете влюбиться в вашу сварливую жену». Сверстницы, сокурсницы, сопляжницы возмущенно фыркали, но сентенциям моим внимали. Поверьте, благодаря импровизациям на эту тему я завел не одно успешное знакомство…

Другой афоризм – вполне серьезный, исторический я произнес в 1956 году, когда на даче в Вишневке с соседскими мальчишками обсуждали тему разоблачения культа личности Сталина – Хрущев только что начал свою антисталинскую кампанию. «Мы-то все знаем, что Сталин победил гитлеризм. А вот что о нем будут думать через двадцать-тридцать лет - вот в чем вопрос!», - изрек я, начинающий политолог. Я был самым речистым среди юных дачников, знал историю и уже читал «Правду». К тому же Хрущев был всеобщим посмешищем. Поэтому все согласились со мной. По-моему, это была первая изреченная мною взрослая мысль, хотя, в прогнозе я ошибся – на постсоветском пространстве Сталин и сейчас, полвека с лишним спустя, остается самым популярным историческим деятелем.

А в 10-м классе я вместе со своими дружками чуть было не загремел под фанфары. Как-то вечером во Дворце культуры на танцплощадке завязалась драка. Ничего необычного в том не было. Школьников на танцы не пускали, поэтому мы издалека наблюдали за кулачным боем. Вдруг к нам подбегает один из соседских ребят – Вова Акинин и сует мне нож: «Спрячь. Ты – прокурорский сын, у вас не найдут». Я, недолго думая, бросаю нож в канализационный люк, еще не сознавая, что имею дело с орудием кровавого преступления. А наутро пришли за Вовкой и остальными: Айдыном, Нариманом и другими: оказалось, что одного из драчунов кто-то пырнул ножом. Стали выяснять – кто. Взялись и за нас – свидетелей. А мы как один – ничего не видели, ничего не знаем. Но тут объявился аккордеонист Женя Торосян, который охотно заголосил: мол, видел нож в руках Вовы Акинина. Ближе к суду, на котором побывало чуть ли не все население острова, от Вовы пришла «ксива»: надо бы поговорить с Торосяном. С аккордеонистом разбирались поздно вечером, на берегу моря и все разом, да так, что на суде он, честно глядя в глаза прокурора, моего отца, заявил, что, мол, его не так поняли следователи, никакого ножа он не видел, так, что-то блестящее мелькнуло. А может это ему спьяну показалось. «Так ты еще и пьешь?»- мрачно вопросил прокурор. – «Ага, дядя Гусейн», - не теряя самообладания ответил аккордеонист. Это спасло нас от опасного вещдока, но не избавило подсудимых от сроков. Правда, не очень длительных. Судьба участников этого процесса может удивить современников: Айдын стал прокурором, Вова завоблроно, Нариман профессором, я – журналистом-международником.
А Торосян так и остался аккордеонистом…

Дороги, которые мы выбираем

Перед окончанием школы у меня с отцом, не очень верившим в мои способности, состоялся разговор, куда поступать. «Ты можешь приговорить человека к расстрелу?»,- сурово спросил меня отец, узнав о моем намерении идти на юрфак. Я уже давно представлял себя в роли адвоката, спасающего своим красноречием без вины виноватых, и расстреливать никого не собирался. «Тогда поступай на истфак или филфак»,- поставил точку отец. На экзаменах меня ждал сюрприз. После первых трех предметов, по которым я получил пятерки, стало известно, что вместо иностранного языка нам придется сдавать письменный по азербайджанскому языку! Это было время, когда руководство республики усиливало роль национального языка в государственных делах. В знак протеста против этого новшества несколько абитуриентов тут же покинули аудиторию. Я битый час промучился над предложенным изложением, и вернулся домой, уже распрощавшись с университетом. Однако я не сказал главного – я был везунчиком. Представьте, в начале сентября явившись забирать свои документы, узнаю, что набрал 18 баллов, а они – проходные!

В университет я поступал вместе с толстячком из Лянкарана по имени Эльшад. Позже мы встретились с ним в редакции Гостелерадио – Эльшад Кулиев дорос до поста председателя госкомитета. Случилось так, что в годы перестройки он оказался в опале, а я руководил идеологическим отделом в ЦК. Мне удалось настоять на его возвращении на ТВ… Вообще все, кто мне были симпатичен в университете, в жизни оказались талантливыми и успешными людьми: Анар - выдающийся писатель (впрочем, это было ясно уже на первом курсе), Вафа Гулузаде и Эльдар Кулиев – дипломатами, Мансур Векилов – поэтом и редактором литературного журнала, Эмиль Агаев – лучшим собкором «Литературной газеты» в Азербайджане, Самур Новрузов – ректором физкультурного института. Абульфаз Алиев учился в университете в те же годы. Но о его существовании мы не ведали…

В журналистику меня привел мой педагог Джегатай Шихзаманов. Он работал на радио и вел с нами практические занятия. Однажды он дал задание – написать о чем-нибудь интересном для молодежной передачи. Покружив по нефтепромыслам и нескольким заводам в поисках своего героя, я вернулся домой ни с чем. И тут по дороге мелькнул старинный артемовский маяк. Остальное было делом техники, раздобыв несколько исторических сведений, я сочинил документальный рассказ о жизни смотрителя маяка. Смотритель был несказанно рад, а меня пригласили в русскую редакцию Азрадио. И тут мне повезло (говорил же, что родился в рубашке), моими редакторами стали Абрам Гинзбург, Марк Ворошиловский, Натан Зорин, Виктор Новиков – лучшие перья бакинской журналистики. Премудростям журналистского ремесла учили Теймур Алиев, Энвер Алибейли, Гаджи Гаджиев, Валид Санани, Алтай Заидов. Они не просто поправляли, но еще и учили меня национальному, азербайджанскому…

«Эй, корреспондент, ты себе другое место закрой!»

Один из первых репортажей я вел из бакинского мясокомбината вместе с сокурсником Геной Давиденко, человеком бывалым, как говорится от станка. С его точки зрения я был маменькиным сынком, не то, что он, начавший трудовую жизнь на заводе. Прежде чем переступить порог мясокомбината, он, по обыкновению, прочел мне лекцию, как надо вести себя с пролетарским людом, дабы не осрамиться. Конфуз, да еще какой, ждал меня за первым же углом: «Эй, корреспондент, ты себе другое место закрой!» - закричала гигантского вида женщина, завидев, как я мгновенно заложил шапкой ноздри ввиду зловония, которым объята была вся территория мясокомбината. Гена только презрительно качал головой. Через несколько минут мы вместе с козлом-провокатором примчались к убойному цеху. Козел куда-то нырнул, а несчастные глупые коровы одна за другой стали подлетать под электрошок, которым орудовал бравого вида мясник. Щелчок - и корова валится на бок, рабочий моментально захватывает ей ноги цепями и она по конвейеру следует дальше. Следующий пролетарий вонзает в ее горло преогромное ножище и кровь как из крана хлещет в мигом подставленное ведро, в то время как через секунду с помощью крюка корова расстается со своим шерстяным одеянием, превращаясь в дымящуюся тушу. От этого захватывающего зрелища меня оторвал пронзительный визг все той же гигантской дамы: «Корреспонденту плохо!». Я оглянулся – Гена плавно, как в сьёмке рапид, валился на залитый кровью цементный пол. Оказалось, он не выносил вида крови. А ведь ударником коммунистического труда когда-то был, токарем-многостаночником…

***

Я бы, наверное, навсегда остался на радио, если бы не многоначалие. Обычный репортаж, прежде чем попасть в эфир, визировался редактором, старшим, замом главного, главным и т.д. С одной стороны это страховало от ошибки, особенно политической. С другой – претило моей натуре так, что я всерьез занялся поиском работы, свободной от многоначалия. И представьте, нашел – должность собкора центральной прессы. Так я стал собкором «Агентства Печати Новости» (АПН) по Азербайджану, а затем и в арабских странах. Это были лучшие годы моей жизни. Дело не в том, что мой труд высоко оплачивался – я всегда хорошо зарабатывал. И даже не в том, что много повидал интересного на Ближнем Востоке. Практически всю жизнь я работал на себя: писал, что мне нравилось, когда из Москвы звонили на дом, там отвечали, что я в ЦК или на объекте. Звонили в ЦК – Агаев дома. Даже много позже, когда меня пригласили на работу в ЦК, у меня был один начальник – Первый секретарь, помощником которого я являлся. Журналистика выручила меня и когда наступили худшие времена, точнее безвременье. Многие важные персоны, лишившись должностей, оказались невостребованными. А я и на пенсии журналист: говорю и пишу о том, что мне нравится, и нет у меня над головой никакого начальника…

Да, а должностей никаких моё «нахчыванское происхождение» так и не принесло. И даже наоборот. А еще говорят, что нахчыванцы у власти. Враки всё это...

Беседовал Рафаэль Мустафаев

• Президент: аэропорт в Лачине примет первых пассажиров в 2025 году
• Джейхун Байрамов встретился с главой миссии Международной организации по миграции
• Алиев и Зеленский неформально пообщались в Британии