Там, где рождаются спектакли: эксклюзивное интервью с Александром Шаровским

В каждом театре есть имена, которые перестают быть частью репертуара и становятся частью его дыхания. Александр Шаровский — один из тех мастеров, чье влияние ощущается даже тогда, когда он просто входит в зал. Народный артист Азербайджана, главный режиссер Азербайджанского государственного академического русского драматического театра имени Самеда Вургуна, он давно сформировал вокруг себя пространство, где театр превращается в личную вселенную.

Уходящий год — рубеж, когда сцена подводит свои тихие итоги. Но разговор с Александром Яковлевичем выходит далеко за рамки премьер и гастролей.
В своем интервью Vesti.az режиссер откровенно говорит о природе творчества, о внутренней честности, о той ответственности, которую невозможно измерить аплодисментами.

Мы пришли поговорить о спектаклях, молодом поколении актеров, классике и планах нового сезона, а получили размышление о времени, памяти и о том таинстве, которое делает театр живым даже в век цифровых иллюзий.

Перед вами интервью с человеком, для которого сцена стала судьбой, испытанием и домом.

— Александр Яковлевич, что подтолкнуло вас перейти от актерства к режиссуре?

— Я устал быть в подчинении у режиссеров и в какой-то момент понял, что хочу вершить свою судьбу самостоятельно. Актер — очень зависимая профессия.

Невзирая на то, что я был удачный артист, мне многое удавалось легко, особенно в начале карьеры, путь был непростым. Начинал в ТЮЗе с самых маленьких ролей, играл в сказках Пушкина, был задней частью лошади, и даже деревом…

Со временем незаметно перешел к главным ролям — Дон Жуана, Д’Артаньяна, Жадова… Но постепенно и эти роли перестали меня наполнять. Мне хотелось создавать собственные «живые картинки», а не просто существовать в рамках заданного. Так я и ступил на эту опасную режиссерскую тропу.

— И в чем опасность?

— Режиссура — это работа с живыми людьми, ответственность за каждого из них. Ты командуешь, направляешь, формируешь мир спектакля. А это требует огромной внутренней силы.

— Что самое сложное в профессии режиссера?

— Пожалуй, самое трудное — воплощение изначальной идеи в реальность. Я приступаю к работе только тогда, когда вижу три составляющие: начало, финал и связующие элементы между ними.

Концепция же выстраивается лишь тогда, когда начинается живая работа. Сначала существует только общий «запах» будущего спектакля, атмосфера, которую я ощущаю как главное. Потом это обрастает деталями, смыслами, ритмом. Но именно момент между замыслом и его наполнением — самый сложный. И порой то, что рождается в итоге, часто не совпадает с тем, что представлялось изначально.

— Театральная жанровая палитра очень широка. А какой из жанров ближе вам: комедия, драма, фарс, трагедия? Или, может быть, водевиль?..

- Прелесть репертуарного театра как раз и заключается в возможности работать в разных жанрах и ипостасях. Можно поставить комедию и повеселиться от души вместе со зрителем, можно погрустить…  Я люблю театр как дом, в котором множество комнат и у каждой свой стиль и свое настроение.

Но сам я человек по натуре эмоциональный, и меня чаще тянет к произведениям, где есть чувственность и внутренняя глубина, - что, на мой взгляд, важно в любом жанре. Без них театр теряет сердце.

— Как начинается работа над ролью в вашем театре? У вас есть свой подход к репетициям и актерам?

— Каждый раз по-разному. И подход к актерам тоже индивидуальный: кого-то нужно «натаскивать» голосом, с кем-то поговорить по душам так, чтобы у него в сердце дрогнуло…

Вообще по-настоящему талантливых артистов в любой труппе очень мало. Это единичное, очень редкое явление... Но если у тебя есть хотя бы десяток тех, кто способен соответствовать высоким требованиям актерства, то это уже огромное богатство.

Остальных же приходится «подтягивать» и «натаскивать», а иначе никак.

— Нет желания снять фильм?

— Когда-то, много лет назад, я встретился на съемочной площадке с известным артистом Игорем Костолевским. Тогда у меня уже был богатый театральный опыт, и я как-то незаметно начал подсказывать режиссеру, очень ненавязчиво и аккуратно. Костолевский тогда посмотрел на меня и сказал: «Почему ты не снимаешь?». Я ответил, что не знаю технологий, на что он ответил, что мне будет несложно понять и изучить технологию кинематографа.

Кинорежиссурой я в итоге не занялся, хотя эпизодический опыт в кино у меня есть. Так что моя киношная биография небольшая. К тоже театр я люблю гораздо больше.

— Как вы относитесь к современной театральной режиссуре? И, в частности, к использованию нецензурной лексики на сцене?

— Я крайне плохо отношусь к нецензурной лексике вообще и на сцене, в частности. Думаю, здесь многое связано с моим воспитанием и ментальностью города, в котором я родился и вырос. Поэтому меня коробит от мата на сцене, и я просто запрещаю его. Уверен, что театр обладает неисчерпаемыми инструментами других выразительных средств.

Опять же, есть те, кто считает использование мата нормальным. Некоторые крупные театральные деятели, особенно российские, говорят: «Как в жизни, так и на сцене». Говорят, что и на западной сцене беспощадно использую ненормативную лексику.

Мне же, в этом плане, ближе Маяковский, который говорил, что сцена — не отображающее зеркало, а увеличительное стекло. И я абсолютно с этим согласен: театр должен возвышать, а не копировать бытовое.

— Что для вас важнее при обсуждении репертуара: коммерческий успех, народное признание или самовыражение?

— Это вопрос вопросов. Во имя чего живет артист? Конечно, во имя славы и признания. Без славы актер перестает быть артистом, превращается в обычного служащего.

Коммерческий успех — дело тонкое. Здесь нужно угадать время и публику. Тут уже как карта ляжет. Иногда уверен, что спектакль будет хитом сезона, а выходит наоборот. А бывает просто «прогонная» постановка, а зритель идет. Срабатывают какие-то сложные вещи, которые трудно предугадать.

— Остался ли сегодня по-настоящему благодарный, искренне аплодирующий зритель?

— Конечно. И он есть всегда, когда на сцене происходит что-то действительно стоящее. К примеру, я никогда не думал, что «Гамлет» будет иметь такой большой успех.

Весной уходящего года наш театр поставил спектакль с молодым составом. Ребята сыграли замечательно. Про актера Руфата Алиева, сыгравшего Гамлета, могу сказать, что у него талант от Бога. Поразительно, но был аншлаг, хотя казалось бы, что и сюжет всем известен, и это драма. Но помимо, придуманного мной сценарного решения, постарались актеры - новые люди, новые ощущения, новые лица…  В их исполнении это совсем другой «Гамлет», на которого идет зритель.

— Как вы считаете, может ли наступить момент, когда классические версии Шекспира перестанут ставить, и современному зрителю потребуется что-то совсем иное?

— Зачем? Классика потому и классика, что она необходима. Время от времени в театральное болото нужно бросать камни в виде классических произведений, чтобы круги расходились, чтобы избавляться от штампов. Это тоже одна из загадок театра.

Когда я прочитал, что пираты, путешественники, матросы на кораблях в часы досуга разыгрывали «Гамлета»… Они действительно играли его. И оказывается, страсти — что внизу общества, что наверху — одни и те же.

Люди одинаково любят, одинаково страдают. Главное — что эти страсти эпические, мощные, большие. И именно это и привлекает до сих пор, на протяжении стольких лет.

- Какие еще авторы сегодня по-настоящему универсальны для мирового театра?

- Их много. Островского, по-моему, ставят не только в России. Из русских классиков Чехова ставят везде. Достоевского — тоже. Чехов — number one.

Когда мне бывает грустно, я открываю Чехова ночью и смеюсь вслух. У него есть рассказ «Скрипка Ротшильда». Сюжет таков: гробовщик на пятидесятом году совместной жизни впервые заметил, что у него вообще есть жена. И то лишь потому, что она заболела. Она ему говорит: «Отвези меня к доктору, мне плохо». Он взвалил супругу в бричку и думает: «Доктор дорого берет, хоть бы фельдшер был». Приехал — и обрадовался: фельдшер, говорят, знает больше, чем доктор. Заводит ее в кабинет и говорит: «Вот, извольте видеть — мой предмет. Подруга жизни, извините за выражение»… Это абсолютно гениально.

Сквозь бытовые детали и суровую действительность Чехов показывает, насколько трагичной может быть жизнь человека, который проживает ее впустую и понимает это слишком поздно.

Чехов был, конечно, человек фантастический. Такое количество женщин, какое было у него… Думаю, Толстой и он — рекордсмены. Поэтому в «Ясной Поляне» и бегало столько детей от крепостных, что можно было с ума сойти. Видимо, романтика им помогала классикам творить...

 — Что заставляет людей возвращаться в зрительный зал, несмотря на весь цифровой мир вокруг?

— Мне повезло работать вместе с Сергеем Юрским, который был не только блестящим артистом и режиссером, но и мудрым человеком. Как-то он сказал: «Как интересно, не могу понять. Люди стоят на трибуне - имеелся в виду Мавзолей, а народ идет, держит их портреты на палочках. И получается, что они с трибун сами себе аплодируют».

У меня тоже есть это языческое ощущение, но желание видеть себя — неискоренимо.

В театре, по сути, происходит то же самое: древнее, почти ритуальное стремление увидеть себя в другом. Судя по наскальным рисункам, люди еще в пещерах разыгрывали представления, мазали лица, наблюдали друг за другом, пели, плакали, смеялись. Это внутренний ритуал человеческой природы, что-то неизбывное, связанное с глубинными потребностями человека.

Странно получается: люди приходят в театр, сидят в зале и смотрят на себе подобных. Наверное, именно этим объясняется, насколько все в мире циклично. Я много лет работаю на сцене, но до сих пор не могу до конца понять таинство театра.

Поэтому театр никогда не исчезает. Он то поднимается, то ослабевает, но всегда возвращается. И будет жить, пока у людей есть потребность переживать чужие истории как собственные.

— Какое событие или проект уходящего года запомнился вам больше всего?

— У нас год измеряется не так, как у обычных людей: он начинается в сентябре и заканчивается в июне. И за этот период было много интересного. Например, гастроли в Сибирь — Новокузнецк и Кемерово. Мы там играли Мирзу-Фатали Ахундова и Антона Чехова. Принимали нас фантастически.

Были гастроли в Астрахани, на фестивале «Театральная Дельта», где мы сыграли «Капитанскую дочку» — постановку Игоря Каняева.

Кроме того, было много поездок по районам Азербайджана. Мы выступили в Шеки, в Балакяне, Шамахе, Лянкяране, Мингячевире, Гяндже. Я считаю эти гастроли внутри страны очень важными.

В Шеки мы сыграли спектакль «Мусье Жордан» Ахундова. На следующий день рано утром я отправился к его бюсту и поблагодарил. Шеки — родина Мирзы-Фатали Ахундова, и это было для меня важно.

А вообще этот спектакль мы играли везде: в Израиле, Молдове, по всему бывшему СССР. И всюду он проходил потрясающе успешно.

Особенно запомнилась Молдова, город Бельцы. Мы играем «Жордана» в огромном старом театре — потолки пятиметровые. Полная тишина. Думаю: провал, ничего не понимают, русский знают плохо. А когда спектакль закончился — хлынули такие аплодисменты! Я чуть с ума не сошел. Они буквально ломали зал.

Мы ехали туда и думали: куда мы едем? Из Кишинева в Бельцы — зачем? И вот такое потрясение. Оказывается, народная комедия понятна везде: во Франции, в Америке, в Азербайджане.

Что касается наших «внутренних» событий, что была представлена пьеса режиссера Ильгара Сафата по Чехову «Ружье». Была наша поэтическая постановка «Все о любви» в Центре Магсуда Ибрагимбекова. Сказка «Бременские музыканты», поставленная Раулей Туркян в инсценировке Владимира Неверова. «Эмма» по роману Джейн Остин, написанная Инной Имрановой.

Кроме того, у нас прошли юбилеи: Духовной, Балиевой, Невмержицкой. Год вообще был насыщенный, очень много интересных, запоминающихся мероприятий.

Театр также наградили медалью Островского: меня, народную артистку Азербайджана Наталью Шаровскую и почетного работника культуры Азербайджана Ильхама Мамедова. Также Россотрудничество наградило директора театра, Адалята Гаджиева. А народный артист Азербайджана Фуад Усманов удостоился медали «Sənətkar».

— Были ли премьеры, которые превзошли ожидания или потребовали от труппы особой выдержки и сил?

— Начну, пожалуй, со второй части вашего вопроса. Если артист не выкладывается — по аналогии со спортом: «если майка остается сухой» — значит, он не перекинул энергию на сцену. Что бы ты ни играл и каким бы ни был автор и режиссер, актеру нужно уметь донести и перебросить всю эту энергию через рампу.

Я говорил вам выше: иногда ставишь спектакль и думаешь, что будет вечный аншлаг — а он проходит мимо. А иногда наоборот. Для меня таким откровением стал «Гамлет». Я не думал, что классика может так сработать. В последнее время я немного скептически относился к нашей публике, но поменял мнение.

То же было и с «Войцеком» — пьесой немецкого драматурга Георга Бюхнера. Когда-то много лет назад я прочитал о ней у Ингмара Бергмана — великого кинорежиссера, который был потрясающим театральным постановщиком. Когда я прочитал пьесу, то буквально заболел ею. Но я уже не в том возрасте, чтобы играть главную роль и вот в нашей труппе появился молодой актер Руфат Алиев, который эту мою мечту и реализовал.

Очень интересно было работать и над «Женитьбой Белугина», где тоже играет Руфат Алиев, а также наши молодые актеры, которые пришли в театр пять–шесть лет назад, «оперились», и теперь я могу на них рассчитывать.

В чем заключается наша профессия? Прежде всего, в умении удивляться и преодолевать себя. Есть актер, который блестяще справляется с эпизодом — это тоже важно — но он не может выдержать длинную дистанцию. А другой, наоборот, эпизод может не вытянуть, но способен на большую роль. И нужно уметь все это правильно распределить.

Кстати, «Женитьбу Белугина» мы повезем в Петербург, на фестиваль, в следующем году, и там же представим зрителю «Вишневый сад».

— Как молодые актеры вливаются в труппу? И насколько остро в театре ощущаются профессиональное соперничество и интриги?

— Так же, как и старшие. В силу многих обстоятельств и главное — люди стареют, к сожалению. Значит, надо соответствовать. Ведь раньше Джульетту могли играть в пятьдесят лет — я этого не понимаю, но лично мне хочется, чтобы это была молодая актриса.

Скажу вам: новички, молодежь — они сегодня прекрасно влились. И это очень важно, потому что у нас коллектив не маленький. Естественно, когда появляется молодой герой, у тех, кто постарше, иногда бывает «зубовный скрежет». Но я считаю это нормальным. Так было во все времена. И я даже иногда играю на этом, говорю актерам: «Ну что? Стареем, да? Животик распускаем?» (улыбается).

Но люди в нашей труппе приличные и это важно.

Интриги? Они есть. Без них театра не бывает. Но интриги бывают разные. Например, моего покойного друга, великого артиста Нодара Шашикоглы в Московском драматическом театре имени Пушкина однажды хотели отравить.

Был там такой артист Вадим Медведев — красавец, кинозвезда. Его жена работала в том же театре. Двум актерам дали одну и ту же роль — Дон Гуана в спектакле по Пушкину, «Каменный гость». Нодар переиграл Вадима.

Близилась премьера, Нодару даже деньги предлагали, чтобы он «вдруг внезапно заболел». Но как он мог на это согласиться? И тогда жена Медведева решила его отравить.

Чем больше театр — тем больше интриг.

Или такой случай. Я играл Шейх Санана. Очень любил эту роль. Было два состава. Один — с ныне покойным Мурадом Егизаровым, другой — со мной в паре с Ларисой Халафовой. Ближайший спектакль должны были отыграть мы. Но тут прошел слух, что на спектакль «придет сам Гейдар Алиев».

И заработала система: Мурад зашел к директору, Газанфару Топиеву, заявил, что играть должен именно он, так как у него звание народного артиста.

Режиссером спектакля была Джана Селимова. Мы приходим с Ларой перед спектаклем, а наши фамилии зачеркнуты. Состояние понятное. Я тогда пошел, напился, очень перенервничал, что привело к лишним седым волосам. Потом, конечно, я вернулся и высказал руководству все, что о нем думаю. По сути, нас просто поменяли, нарушив очередность расписания.

— Каким вы видите новый театральный сезон? Какие творческие направления, на ваш взгляд, будут определять следующий, двадцать шестой год?

- Финал уходящего года ознаменовался появлением в театре нескольких молодых режиссеров. Мы даем им возможность проявить себя, показать, на что они способны.

Пока из всего материала я посмотрел и одобрил спектакль, который идет на малой сцене. Его поставил Микаил Мердерли — инсценировка по «Маленьким трагедиям», «Каменный гость». Способный парень, и, думаю, при должном отношении к работе у него хорошее будущее.

Кроме того, Эмин Мирабдулаев сейчас репетирует спектакль по рассказам Аверченко — «Ключ от чемодана с кирпичами». Что-то из этого выйдет к концу уходящего года, что-то — к началу нового.

Турал Мустафаев делает инсценировку по пьесе Проспера Мериме «Кармен», с акцентом на образ Хосе. А Джейхун Дадашев работает над своей интерпретацией «Леди Макбет». Это то, что уже будет в новом сезоне.

Что касается меня, то я репетирую «Дом Бернарды Альбы». Надеюсь, сыграем в феврале, а после буду ставить «Отелло». Собирался еще в прошлом сезоне, но не получилось. Также в моих планах «Три товарища».

Знаю также, что Рауля Туркан хочет поставить «Лисистрату» Аристофана. Ну раз хочет — пусть попробует.

- Опишите уходящий год, каким он был для вас?

— Разным. Я не всем доволен, потому что театр — это живой организм. Когда делаешь много, что-то выходит удачно, что-то не особо. Не все получается на должном уровне, иногда бывают моменты, когда я даже бываю злым. Но в целом я доволен сезоном.

Там, где был «Гамлет», сезон уже можно считать удачным. «Гамлет» и «Женитьба Белугина» — это Островский и Шекспир. Это вершины, на которые наша труппа смогла подняться.

- Что бы вы хотели пожелать нашим читателям в Новый год?

— Я хотел бы пожелать всем счастья и любви в Новом году. Ну, и как говорил один генерал: главное, чтобы была удача!

Ну и конечно, желаю вашим читателям, в Новом году почаще посещать театр. Приходите к нам на спектакли, приходите ко мне!

— Спасибо вам за увлекательную беседу. С наступающим вас Новым годом!

• Тайна ЦРУ нашла покупателя: решение последнего шифра Kryptos ушло за $962 500
• В Лачине обсудили перспективы сотрудничества в сфере кино
• В Баку обсудили роль культуры и права в современных условиях