Игорь Панкратенко: В 2026-й мы входим с грузом тлеющих конфликтов - ИНТЕРВЬЮ

Текущий 2025 год оказался насыщенным политическими и геополитическими событиями, однако большинство конфликтов не приблизили мир к устойчивым решениям, а лишь усилили ощущение нестабильности. О том, какие процессы будут определять международную повестку и к чему готовиться в 2026 году, в интервью Vesti.az рассказал востоковед Игорь Панкратенко.

- Уходящий 2025 год оказался насыщенным событиями в разных регионах мира, и происходящее наглядно показывает, что многие проблемы остаются нерешенными. Какие ключевые события и тенденции, на ваш взгляд, будут определяющими в 2026 году?

- Нынешний год не решил ни одной мировой проблемы — он лишь упаковал их в новый, более взрывоопасный контейнер и отложил на будущее. В 2026-й мы входим с грузом конфликтов, которые не заморожены, а тлеют, готовые вспыхнуть в любой момент: от забытой войны в Судане до назревающего кризиса в Венесуэле, от перманентного противостояния в Южной Азии до абсолютного тупика вокруг Украины. К этому коктейлю добавляется формирование антикитайского блока в Индо-Тихоокеанском регионе — процесс, который не объединяет мир, а окончательно раскалывает его на враждующие технологические и военные сферы влияния.

На этом фоне, на мой взгляд, три фронта будут определять повестку 2026 года.

Во-первых, фронт экономический. Глобальный рост продолжит замедляться, спотыкаясь о торговые войны и геополитическую неопределенность. Прогноз ОЭСР на уровне 2,9% — это не просто сухая цифра, а симптом системной усталости мировой экономики. Риск «финансового инфаркта», о котором предупреждают такие инвесторы, как Рэй Далио, становится все более ощутимым на фоне надувшегося долгового пузыря и глубокой политической поляризации. Мир входит в фазу турбулентности, где старые рецепты больше не работают.

Во-вторых, фронт гуманитарный и конфликтный. Проблемы 2025 года никуда не исчезнут, а в ряде регионов лишь усугубятся. По оценкам Международного спасательного комитета, уже в 2026 году кризисы рискуют перерасти в гуманитарные катастрофы в Ливане, Буркина-Фасо, Мали, Демократической Республике Конго и Мьянме. Это не случайный набор стран, а карта расползающейся нестабильности, подпитываемой климатическими изменениями, борьбой за ресурсы и циничным равнодушием глобальных игроков. Катастрофа здесь не грядет — она уже происходит.

При этом мы провожаем 2025 год с целым набором конфликтов, к разрешению которых мир не приблизился ни на шаг, а по ряду направлений даже отступил назад: гражданская война в Судане, напряженность между Афганистаном и Пакистаном, Пакистаном и Индией, Камбоджей и Таиландом, украинский кризис, выход из которого пока не просматривается, а также зреющий кризис в Венесуэле и формирование антикитайского блока в зоне Индийского и Тихого океанов. Любая из этих точек способна «взорваться» в любой момент.

В-третьих, фронт технологический — и именно он может стать главным полем битвы за будущее. 2026 год вполне способен стать переломным в развитии искусственного интеллекта: от генеративных моделей к автономным агентам, способным самостоятельно вести научные исследования и принимать решения. Этот технологический рывок будет происходить на фоне растущего экономического и социального напряжения, создавая взрывоопасную смесь беспрецедентных возможностей и трудно прогнозируемых рисков.

К этому добавляется взрывное развитие военных технологий и фактически уже начавшаяся новая гонка вооружений, приобретающая все более неконтролируемый характер. Прежние механизмы сдерживания и контроля либо разрушены, либо утратили эффективность. На этом фоне все отчетливее проявляется еще одна проблема — деградация правящих политических элит во многих странах, которые явно не соответствуют масштабу и сложности стоящих перед миром вызовов.

В итоге 2026 год, скорее всего, станет годом глубокого раскола: между замедляющейся экономикой и ускоряющимися технологиями, между забытыми гуманитарными катастрофами и новой гонкой вооружений, между деградирующими элитами и нарастающим глобальным недовольством ими. И это лишь часть длинного списка этих самых «между».

Нам действительно выпало жить в эпоху глобальных перемен и стремительного слома привычного миропорядка. И теперь мы, давясь и морщась, вынуждены хлебать это сомнительное счастье полной ложкой. Так что единственное по-настоящему уместное пожелание за новогодним столом звучит предельно просто: «Лишь бы хуже не стало».

- Несмотря на то, что боевые действия в Газе частично приостановлены, ключевые проблемы так и не были решены. Удары по Ирану не привели к ощутимым результатам, и на этом фоне все отчетливее просматриваются признаки подготовки Израиля к возможной операции против «Хезболлы» и Ирана. Ожидаете ли вы новую фазу войны в регионе и насколько, на ваш взгляд, Тегеран готов к такому развитию событий?

- То, что мы наблюдаем сегодня в «ирано-израильском кейсе» и в целом на Ближнем Востоке, — это не мир, а стратегическая пауза, насыщенная подготовкой к новой войне. Формула «ни войны, ни мира» описывает текущую ситуацию практически идеально.

В Газе так называемая «частичная приостановка» боевых действий остается крайне хрупким перемирием, при котором коренные проблемы — статус ХАМАС, границы, судьба беженцев — не решены, а лишь законсервированы до следующего витка кризиса. В Ливане этот статус-кво выглядит еще более опасным: израильская авиация почти ежедневно наносит удары по объектам «Хезболлы», в том числе по ее командному составу. Ливанская армия пытается реализовать план по разоружению группировки, однако сам процесс остается крайне уязвимым и сопровождается постоянными провокациями. Мы имеем дело с состоянием перманентной эскалации, в котором каждая сторона использует паузу для перегруппировки и наращивания ресурсов.

В этом контексте так называемая «ось сопротивления» во главе с Ираном находится не в фазе упадка, а в состоянии стратегического покоя и активного восстановления. После прямого обмена ударами с Израилем Тегеран сделал ключевую ставку на ускоренное восполнение своего ракетного арсенала. По данным западных разведок, к концу 2025 года Иран восстановил запас примерно в 2000 тяжелых баллистических ракет, способных поражать цели на территории Израиля. Это результат концентрации значительной части ресурсов страны именно на военном направлении, и этот фактор нельзя недооценивать.

Готов ли Иран к новой войне? Да, но исключительно на своих условиях и в выбранное им время. Его стратегия строится на сочетании сдерживания и экономии сил.

Сдерживание через демонстрацию мощи. Быстрое восстановление ракетного потенциала — это прямой сигнал Израилю о том, что цена нового конфликта может оказаться неприемлемо высокой. Израильское военное командование уже выражает обеспокоенность возможным истощением систем противоракетной обороны в случае массированного удара.

Экономия сил через прокси. Прямое столкновение с Израилем и тем более с США Ирану стратегически невыгодно. Поэтому Тегеран продолжает опираться на сеть региональных союзников, финансируя и вооружая их, а также формируя для них «серую» экономику за счет контрабанды нефти, использования криптовалют и контрактов на восстановление инфраструктуры. Это позволяет сохранять постоянное давление, не переходя к открытому военному столкновению.

Ожидание новой войны в данном случае — не столько прогноз, сколько констатация тенденции. Процесс уже запущен. По данным европейских дипломатов, Израиль рассматривает сценарий нанесения удара по Ирану в течение ближайших 12 месяцев. Формальным поводом может стать любое движение Тегерана в ядерной сфере, которое будет воспринято как пересечение «красной линии». При этом речь, вероятнее всего, пойдет уже не о точечных авиаударах, а о более комплексной операции, где целями станут не только системы ПВО, но и критическая инфраструктура, а также символы режима — с расчетом на подрыв внутренней устойчивости власти в Иране.

Готов ли к такому развитию событий Тегеран? Он готовится, но прежде всего к войне оборонительной. Иран ускоренно восстанавливает ракетный арсенал, утраченный в июньских ударах, и, по ряду оценок, уже приблизился к довоенному уровню. Параллельно укрепляются подземные ядерные объекты, а официальные лица заявляют о полной готовности дать жесткий ответ на любую агрессию. Однако стратегической целью остается сдерживание, а не наступление.

Главная опасность заключается в том, что в условиях тотального взаимного недоверия и непрерывного наращивания военной мощи любая ошибка, инцидент или провокация может стать той самой искрой. Нить доверия в регионе истончилась до предела, и ее разрыв, по сути, лишь вопрос времени. Остается только один открытый вопрос — чья рука дрогнет первой.

- Отдельно хотелось бы подчеркнуть растущую роль Китая и усиливающуюся политику сдерживания Пекина со стороны США. Насколько, на ваш взгляд, вероятно, что Китай в какой-то момент перейдет к силовому, военному решению тайваньского вопроса?

О военном «решении тайваньского вопроса» Пекином говорят много и постоянно. Для части редакторов и журналистов эта тема вообще стала своего рода идефикс. Однако немногие из них — включая так называемых «аналитиков» — способны внятно ответить на простой и базовый вопрос: что именно Китай выиграет от военного сценария из того, чего он не может получить иными, менее разрушительными способами?

Если опираться не на эмоции, а на цифры, картина выглядит совершенно иначе. По официальным данным КНР, по итогам 2024 года объем торговли через Тайваньский пролив достиг 292,97 млрд долларов США — на 9,4% больше, чем в 2023 году. Это рекордный показатель, который наглядно демонстрирует устойчивый рост экономических связей. Несмотря на некоторое снижение, значительным остается и число граждан Тайваня, выезжающих на заработки в материковый Китай.

Факты — вещь упрямая. Они показывают, что политическая риторика сторон — это одно, а экономические реалии, включая углубление взаимозависимости между материковым Китаем и Тайванем, — совершенно другое. И эти реалии находятся очень далеко от алармистских сценариев, которые периодически захлестывают мировую прессу.

Китайское руководство — редкие прагматики, умеющие точно рассчитывать «цену вопроса». Война за Тайвань для Пекина категорически невыгодна, а потому в краткосрочной и даже среднесрочной перспективе выглядит маловероятной. Китай действует в своей привычной, ставшей фирменной манере: шаг за шагом формирует такие экономические и структурные условия, при которых Тайвань со временем сам окажется втянут в орбиту материкового Китая — без выстрелов и танковых колонн.

Более того, чем дольше наблюдаешь за этой темой, тем отчетливее становится ощущение, что «Тайвань, вернувшийся в родную китайскую гавань» — это скорее образ желаемого будущего, элемент долгосрочной исторической логики, нежели конкретная и срочная внешнеполитическая задача, ради которой Пекин готов рискнуть войной с США и обрушением собственной экономики.

- Мы наблюдаем нарастающую фрагментацию мира, формирование новых военных блоков и союзов. Можно ли говорить о том, что 2025 год стал поворотной точкой, окончательно закрепившей понимание того, что устойчивой глобальной стабильности в ближайшей перспективе ожидать не приходится?

Да, 2025 год окончательно сорвал покровы. Иллюзия стабильности рассыпалась, потому что треснул сам ее фундамент — миропорядок, основанный на правилах. Пусть несовершенных, пусть часто нарушаемых, но все же формально единых для большинства. Мы вступили в эпоху так называемого «вынужденного равновесия», которое держится уже не на общих ценностях, а на страхе, расчете и холодном прагматизме.

Почему можно говорить о прохождении точки невозврата?

Во-первых, из-за отказа США эпохи Трампа от роли «мирового арбитра» — роли, которая нередко превращалась в функцию «мирового полицейского». Pax Americana сменяется болезненным, противоречивым рождением условного Pax Multipolaris. Мир все больше напоминает лоскутное одеяло конкурирующих сфер влияния.

Ирония ситуации в том, что даже самые громкие сторонники «многополярности» сегодня пребывают в растерянности. Провозглашать ее было удобно, спекулировать — выгодно, а вот жить внутри этого хаоса оказалось некомфортно и тревожно. США, следуя логике «Америка прежде всего», перестали быть гарантом и превратились в одного из многих игроков, порождающих неопределенность даже среди собственных союзников.

Во-вторых, произошло фактическое узаконивание грубой силы. Военные конфликты ведутся с минимальным набором сдерживающих норм — будь то удары по гражданской инфраструктуре или пересмотр границ. Прежние табу исчезли, а их место заняла логика «кто может — тот и делает».

В-третьих, мы видим тотальную фрагментацию глобальной экономики. Торговля, инвестиции и цепочки поставок перестраиваются уже не по принципу эффективности, а по идеологическим и военно-политическим линиям. Это сулит миру не только замедление роста, но и структурные потери, которые будут ощущаться годами.

В итоге стабильность сегодня — это крайне хрупкое равновесие на весах взаимного устрашения, где каждый боится сделать первый шаг в пропасть. Долгосрочные договоры уступают место временным сделкам, устойчивые союзы — ситуативным альянсам.

Кроме того, 2025 год ясно показал: речь идет не о временном кризисе, а о новой, опасной и долгосрочной норме. Мы вошли в период, где единственной реальной гарантией становится собственная сила и готовность существовать в условиях перманентной турбулентности. А «многополярный мир» на практике оказался не торжеством справедливости, а дилеммой выживания — в системе, где правила пишутся на ходу, а порой и вовсе силой.

— Поговорим о роли Турции. Еще 7–8 лет назад в Европе ее воспринимали скорее как угрозу, а Эрдогана — как диктатора. Сегодня отношение заметно изменилось: с Анкарой считаются, на нее делают ставку. Как вы оцениваете дальнейший рост роли Турции в Европе и на Ближнем Востоке?

Роль Турции действительно кардинально пересмотрена — из «проблемного союзника» она превращается в незаменимого прагматичного партнера. Это не смена убеждений: Эрдогана по-прежнему воспринимают как авторитарного лидера, к Анкаре относятся с настороженностью и подозрением. Однако в основе этого сдвига лежит холодный расчет новой реальности, в которой Европе остро не хватает военной мощи, а Ближнему Востоку — устойчивости и управляемости.

Отношения Турции с Западом сегодня — это не союз в классическом смысле, а цепочка прагматичных сделок. Ключевыми игроками здесь выступают США и Великобритания, которые фактически конкурируют между собой, предлагая Анкаре разные пакеты и разные форматы взаимодействия.

Американская модель — легитимность в обмен на уступки. Для администрации Трампа Турция — инструментальный партнер. Вашингтон сознательно предоставил Эрдогану определенную «легитимность» на международной арене в обмен на экономические шаги: Анкара сняла ответные тарифы, подписала крупные контракты на поставки СПГ и самолетов Boeing.

При этом стратегические разногласия — по Сирии, курдскому вопросу и С-400 — никуда не исчезли, а эмбарго на F-35 осталось в силе. США действуют по привычной схеме кнута и пряника, стараясь удержать Турцию в своей орбите, не идя на фундаментальные уступки.

Британская линия — обход США через «евроистребители» и монархии Залива. Пока Вашингтон блокирует F-35, Лондон вместе с Германией и Испанией предлагает Анкаре альтернативу — истребители Eurofighter Typhoon. Это часть более широкой британской стратегии укрепления влияния через традиционных партнеров в Персидском заливе — Катар, Кувейт, Оман, которые сами эксплуатируют эти самолеты и исторически связаны с Великобританией. В результате Лондон позиционирует себя как более гибкого и менее идеологизированного партнера для Турции.

В остальной Европе ставка на Турцию во многом продиктована слабостью. После фактического ухода США и стратегического тупика вокруг Украины ЕС осознал, что не способен обеспечить собственную безопасность в одиночку. Поэтому даже такие критики Эрдогана, как Германия, сегодня продают Турции Eurofighter и лоббируют ее участие в европейских оборонных фондах.

Турция больше не проситель у дверей ЕС — она внешний поставщик безопасности. Вторая по численности армия НАТО и проверенные в бою системы вооружений, включая беспилотники Bayraktar, превратились в стратегический актив. Отношения свелись к транзакционной формуле: безопасность в обмен на экономические уступки. При этом, как это часто бывает в Европе и не только, новые «партнеры» при удобном случае с готовностью попытаются вставить палки в колеса.

Не менее показательной остается ситуация в Восточном Средиземноморье. Израиль, Греция и Кипр объявили о создании военного альянса — формально против неких абстрактных «угроз в регионе». На практике же угроза здесь одна и хорошо известна — Турция, чье усиление и активность серьезно осложнили жизнь этим трем странам.

После получения Турцией баз в Ливии и начала новой игры — уже через сближение с Халифой Хафтаром, с которым еще недавно велись боевые действия, — значительная часть Восточного Средиземноморья фактически оказалась под турецким влиянием.

На Ближнем Востоке Анкара совершила еще более резкий маневр — от изоляции и поддержки «Братьев-мусульман» к прагматичному альянсу с монархиями Залива. Движущей силой стала не идеология, а жесткий экономический кризис и осознание того, что сегодня регион определяют деньги Эр-Рияда и Абу-Даби.

Ключевым успехом Турции стало влияние в постасадовской Сирии, где она, действуя в связке с Саудовской Аравией, участвует в формировании нового политического порядка, постепенно вытесняя Иран. Это классическая игра на понижение соперника без прямого военного столкновения.

Используя вакуум влияния и культурную близость, Турция активно наращивает присутствие в Центральной Азии, однако сталкивается с жестко очерченными пределами — как со стороны местных элит, так и внешних ключевых игроков. Несмотря на определенные успехи, ее влияние здесь структурно ограничено.

Центральная Азия проводит многовекторную политику и не готова менять глубокую экономическую и военную связку с Россией и Китаем на протурецкую ориентацию. К тому же Иран активно противодействует таким инициативам, как проект TRIPP.

По сути, Турция сегодня мастерски балансирует между центрами силы, продавая свою геостратегическую позицию. США и Великобритания конкурируют за влияние в Анкаре, но не готовы удовлетворить ее ключевые запросы — ни по F-35, ни по Сирии.

В Центральной Азии Турция стала заметным игроком, но ее «потолок» очевиден: она дополняет, но не заменяет Россию и Китай. Ее ключевая сила — в роли незаменимого связующего звена и альтернативы, но не доминирующей державы.

Будущее Турции — за стратегической автономией. Анкара будет продолжать балансировать между блоками, сохраняя связи с Россией, усиливая оборонное сотрудничество с Европой и логистическое — с Азербайджаном и Центральной Азией через проект «Средний коридор». Роль Турции — не верный союзник, а самостоятельный центр силы, который продает свою геополитику, вооружения и дипломатические услуги тому, кто предложит лучшую цену.

В мире, где правила вытеснены грубой силой, такая стратегия оказывается не только рациональной, но и выигрышной.

• В США переквалифицируют обвинение против напавшего на нацгвардейцев
• ГУР вывело из строя магистральный газопровод в России: он приостановил работу
• Илон Маск призвал к упразднению Европейского союза