[b]Наследие Заратустры и мугамат[/b]

[b]Наследие Заратустры и мугамат[/b]
15 марта 2018
# 10:14

Что общего между мугамом и 14-ым струнным квартетом Бетховена (опус №131)? Прежде всего, оба есть последовательность музыкальных звуков, но не простая, а столь уникальная, что их воспринимают как шедевры мировой культуры. Что еще, помимо этого? Быть может, еще число 7?! Квартет Бетховена состоит из семи частей. И столько же основных тональностей или ладов в мугаме. Между прочем, число «семь» обладает мистической ценностью в зороастризме. Но я воспринимаю подобную параллель как игру спекулятивного мышления в кабалистику, и не более того.

Для меня более основательны другое восприятие и другая параллель. И 14-й квартет, и мугам – единственные шедевры в истории мировой музыки, которые стоят особняком и возвышаются по разным сторонам столбовой дороги ее развития, усыпанной шедеврами Моцарта, Шуберта, Баха, Шопена, Чайковского, а также самого Бетховена и множества остальных великих композиторов. Я не ставлю Бетховена выше Моцарта, или наоборот, несмотря на то, что считаю последнего непревзойденным среди очень небольшого числа людей, когда-либо живших на этой земле, которые щедро одарили все человечество подлинным счастьем, и продолжают приносить его в душу каждого из нас. И все же, лишь в одном произведении, в этом самом квартете, Бетховен превзошел не только самого себя, но и Моцарта. В том смысле, что 14-ый квартет не просто музыка, а больше, чем музыка, и даже больше, чем сама жизнь. Точно также, мугам не просто музыка, а больше чем музыка и больше, чем сама жизнь, и лишь с той разницей, что тут не отдельный композитор превзошел всех остальных, а словно все человечество в музыке превзошло само себя.

Свое восприятие 14-го квартета, в котором Бетховен ставит вопрос о том, как встретить смерть, мне уже доводилось описывать в одной из последних глав «Нимрода», а потому, тут я попытаюсь сосредоточиться на мугаме.

В чем его уникальность? Начну с того, что мугам, как ни одно другое музыкальное произведение, включая и 14-ый квартет, больше требует от слушателя и зрителя не просто слушать ушами и видеть глазами, а видеть ушами и слушать глазами. Попутно замечу, что, строго говоря, мы всегда видим явления и слышим звуки не настоящего, а прошлого. Настоящее нам дано наиболее близко лишь в непосредственном соприкосновении, как, например, в осязании земли под ногами. Человек, с которым я стою лицом к лицу и общаюсь, существует со мной одновременно в настоящем, но всякий раз до меня доносятся его слова, уже произнесенные мгновением раньше, то есть в прошлом. То же самое происходит и с визуальными образами. В этом смысле мугам также, как и любое музыкальное произведение и любое другое аудио явление, всегда обращен от прошлого к будущему, минуя настоящее, как бы это парадоксально не звучало. Но еще парадоксальнее то, что мугам в отличие от всех остальных музыкальных произведений, за исключением 14-го квартета, обращен не к слушателям, поскольку предназначен не для них. Я не был удивлен признанию Алима Гасымова в одном из его недавних интервью о том, что при исполнении мугама он не думает о слушателях и что поет, скорее всего, для самого себя, «говоря не в обиду слушателям» – извинялся маэстро. Вот почему, чтобы понять к кому мугам обращается в векторе времени от прошлого к будущему, необходимо нам слушателям, находящимся на правах сторонних наблюдателей, видеть ушами и слушать глазами.

Как мета-этническое и модально очень сложное музыкальное явление мугам вбирал в себя на протяжении многих столетий горечь и мечту, чувства и переживания, мысли и чаяния людей разных вер и разных судеб, живших и живущих там, где зародилась цивилизация, и достиг своего апогея на земле, зовущейся «Одлар юрду», что приблизительно можно перевести как «Страна огней».

Кара Караев говорил о симфонической природе азербайджанского мугама. Другие отмечали его взаимовлияние с азаном в рисунках и красках, а также близость с суфизмом в его восхождении от смиренного осознания бренности жизни к трансцендентальному единению с Богом. Третьи выводили его корни из идолопоклонства магов, на том основании, что слово «маг» в устах местных жителей звучит как «муг».

\Мугам настолько богат, что все это может вместить в себя, и без потери отбросить в сторону то, что смахивает на еще одну игру спекулятивного мышления, как в случае со словом «муг». В мугаме можно услышать ритмы танца, военного и траурного марша, мотивы жалобы и безысходности жизни, вспышки смеха и веселости и многое другое. Но что можно видеть ушами, это лишь одно явление – Огонь! Видеть, как он начинает медленно и равномерно гореть в Баяты Ширазе, или как он тлеет и тухнет, или как сразу же воспламеняется в Хейраты мугаме и Симае Шамсе, или же как буквально бушует и каскадно свирепствует в финале Мирза Хусейна, перед тем, как окончательно затухнет. Даже самые устрашающие ноты, каковые звучат, например, в опере «Дон Джованни», по словам Моцарта, должны не резать слух, а услаждать душу человека. Это требование вполне соблюдается в мугамате.

А что можно слышать глазами? Это тот же – Огонь! Ярко это проявляется в исполнении Алима Гасымова, в движениях его рук, как языков пламени, туловища и головы, как самого тела огня.

Если двигаться от этого видения огня в мугаме, к его древним корням, неминуемо приходишь к одному из них, а именно, к образу огня в наследии Заратустры. Сразу же замечу, что Заратустра не поклонялся огню, и вообще, он не поклонялся ничему и никому. В своих Гатах он воспевал славу Творца и воспринимал огонь как наиболее близкой манифестацией его идеального совершенства в материальном мире. Если вдуматься в это воспевание, то можно допустить, что мыслитель такой глубины, как Заратустра, не мог пройти мимо вопроса об отражении огня в звуках. Он, наверняка, осознавал, что человек строит дома, проводит дороги и, вообще, все что он делает, он делает для самого себя. И все что он может сделать для своего Творца в благодарность, это – лишь воспевать Его славу в надежде быть услышанным Им.

   Но как воспеть славу для Самого же Творца, чтобы это пение 1) было достойно Творца и 2) дошло до Него? Ответ один: огненно и пламенно! Возможно, так и пел Заратустра для Ормузда. И возможно, это же унаследовал мугам, в котором голос певца, двигаясь от самых низких тонов (бем), возвышается до невероятных высот (зил). Возвращаясь от Заратустры обратно к мугаму, теперь можно угадать для кого предназначены его звуки. В мугаме голосом певца словно все человечество поет для своего Творца. Надеюсь, Алим Гасымов мог бы согласится, что он поет не только для себя. Мугам есть бескорыстный дар человечества Творцу. В благодарность!

Эл М. Коронон

Лондон, 12 марта 2018 г.

# 4962
avatar

Vesti.az

# ДРУГИЕ НОВОСТИ РАЗДЕЛА
#